Настало 4 октября, а это значит, что надо вроде бы написать что-то по поводу годовщины октябрьских событий 93-го года.
Надо, но мне не хочется. Точнее, не хочется писать в привычном жанре политического анализа, скрупулезно и скучно обжевывавая всем известные факты и в очередной раз пытаясь всучить всем свою трактовку этих событий.
Тем более, что тема эта очень конфликтная, по сей день раскалывающее наше общество, в том числе моих собственных друзей, знакомых и соратников.
Поэтому я постараюсь написать о другом - о своём чувственном восприятии тех событий, которые я застал, но был ещё маленьким ребёнком.
Вечером 3-го пахло теплом и листвой. Осенью пахло. С тех пор всегда тёплой осенью ловя этот запах я вспоминаю о крови.... О крови, вьевшейся в серый асфальт и в черную землю в том самом районе, где жил я, со своими отцом и матерью. В районе Останкино, прямо напротив телецентра.
Мы с мамой возвращались домой на трамвае. Внезапно он остановился и водитель резко сказал:
- Дальше не поеду. Там война.
Мы вышли и пошли пешком почти от метро ВДНХ. Войны дальше не было, напротив было загадочно тихо. Все как будто остановилось. Не знаю, почему так решил водитель. То ли почувствовал что-то, развидел в будущем, то ли он что-то знал.
Мы тихо дошли до дома. Мама привычно занялась готовкой. Она старалась не подавать виду, что волнуется. Только один раз за время осады Белого дома она вдруг расплакалась за пианино и сказала сквозь слезы:
- Их же всех там убьют, убьют.
Я пытался её успокоить.
- Мама, ну может не всех.
Она повернулась ко мне в слезах.
- Посмотри на их лица. Ерин, Грачев, Ельцин. Дегенераты...
Она закрыла лицо рукой и вдруг успокоилась.
Но в тот день, 3 октября она не плакала, нет.
Вечерело и уже в сумерках я услышал гул и чуть позже увидел огромную толпу, текущую к телецентра. Увидел прямо из своего окна.
Люди шли и шли. Их было много. С флагами. Многие уже со щитами и дубинками, отобранными у омоновцев в уличных битвах. Тогда ещё никто не дарил омону цветов....
А потом была тишина. И отдалённый рокот коротких речей в мегафонах. Слов я не слышал.
На крыше дома напротив уже размещались снайперы. Я их видел своими глазами.
А потом был расстрел. Страшный шум пулеметных и автоматных очередей. Запах пороха. Мы ползали по полу в нашей квартире.
Ночью пришёл отец. В белом плаще и бронежилете. С пистолетом в одной руке и мегафоном в другой. Этот пистолет выстрелил всего раз, когда несколькими часами раньше он спасал в здании взятой штурмом мэрии одного из лужковских префектов, когда его избивала разъяренная толпа. Спасал, и в итоге спас. А тот потом сказал, что не помнит такого...
Отец пришёл прощаться.
Он так и сказал. "Может быть навсегда". Обнял нас и ушёл в Белый дом, зная, что утром к ним заглянет Смерть, чтобы собрать свою жатву.
А я даже не плакал. Я был горд за отца и за всех тех героев, которые бросили вызов власти. Мама тоже больше не плакала.
Утром и днем она спала странным сном, не вставая. А я сидел напротив телевизора и смотрел в телевизор, в котором я видел, как танки били из пушек по Белому дому, в котором сидел мой отец. Мой отец, наши друзья и соседи - подъезд был депутатский. Соседний подъезд был журналистский. Там радовались этой стрельбе, а я учился и дружил с детьми тех, кто радовался.
Я смотрел на экран и чувство горькой гордости захватывало меня все сильнее. Там, внутри этого горящего здания, этого белого одинокого горящего дома, там мой отец. Вместе с другими такими же.
Мятежники! Так называли их на телеэкранах.
К вечеру Белый дом сдался. Я сидел и смотрел, как выводят Хасбулатова и Руцкого, а за ними депутатов. Бледные, но спокойные, они выходили с достоинством.
"Таких больше не будет", - подумал я тогда.
Никогда больше ни одна "оппозиция" в России не решилась на такое. Бросить прямой вызов президенту. Схлестнуться с ним в битве за власть и за будущее нашей страны. Прямо на улицах, в рукопашную, а потом под пулями и снарядами.
"Герои. У демократов таких не будет. Никогда".
Всех выводили на улицу, но отца я так и не увидел. Мне стало грустно, но я не заплакал.
Вдруг, он все же живой.
Белый дом сдался. Но ещё весь вечер до поздней ночи, там, наверху шла стрельба. Там, куда уходили отдельные те, кто не хотел сдаваться. Уходили, забирая патроны у тех, кто решил сдаться.
Через несколько дней отца арестовали, а я вздохнул с облегчением. Живой.
P.S. Просьба к сторонникам Ельцина. Давайте хотя бы сегодня не будем рубиться под эти постом. Пройдите мимо.
! Орфография и стилистика автора сохранены
